15 января Святая Церковь празднует память преподобного Серафима Саровского, который оставил нам удивительное наставление и идеал христианской жизни: «стяжи дух мирен, и вокруг тебя тысячи спасутся». Дух мирен – как этого не хватает нашему обществу и нашему народу, который, кажется, уже разучился в простоте и беззлобии делать свое дело! В повседневной жизни редко какой разговор не сводится к обсуждению, а лучше сказать, нытью относительно того, кто, что и как делает неправильно, какие неправильные супруги, родственники, соседи, начальники, коллеги, подчиненные, какое у нас неправильное государство, какой у нас неправильный народ, какое неправильное духовенство – и так далее, и так далее. Сварливость, ругань и недовольство стали уже чертой национального характера, а не просто страстями. Даже верующим людям не удается достичь внутренней умиротворенности, к которой они всеми силами стремятся, страсти гнева и раздражительности стали земными адскими муками многих семей. Почему это происходит? В ответ можно перечислить привычный перечень причин – ритмы современной жизни, стрессы, отчуждение человека друг от друга… Но двести лет назад, когда сначала в высшем, а потом и во всем русском обществе в полную силу стали проявляться симптомы постоянной озлобленности и недовольства друг другом, ничего это не было. И Серафим Саровский уже тогда своим очищенным благодатью сердцем увидел один из главных духовных недугов нашего народа и дал рецепт к его излечению.

Почему же русский народ стал так подвержен озлобленности, привычке постоянно ругать и ругаться (отсюда и русское сквернословие), критиковать, постоянно быть недовольным? Ведь многие другие православные народы проявляют нам разительный контраст – своим добродушием, спокойствием, доверием и помощью друг ко другу, и тем, что не нуждаются в сквернословии, чтобы выразить свои мысли и чувства. Чтобы понять произошедшее помутнение духовного склада нашего народа, нужно обратиться к истории идеала христианской добродетели, который унаследовала Православная Церковь.

В эпоху мучеников и подвижников, уходивших в пустыни Египта и Сирии, ключевым словом, которое описывало главное качестве и тех, и других, было слово «мужество». Это качество восхвалялось уже у Климента Александрийского (II век), причем не только у мужчин, но и у женщин, поскольку мужественность – это добродетель каждого христианина. Если обратиться к богослужебным текстам в честь святых мучениц и праведниц первого тысячелетия, то практически в каждом из них можно встретить фразу, что та или иная святая преодолела слабость своего естества и мужественно преодолела мучения или лишения. Например, в акафисте равноапостольной Марии Магдалине говорится: «Мироносицы бо жены у Креста Твоего мужески предстоят…». Мужественность означала не только бесстрашие и верность Господу, но и нераздельность слов и действий человека, его целостность. Мученики свидетельствовали о Господе нашем Иисусе Христе и словами, и своей кровью. Пустынники также делали свои жизни воплощение евангельских заповедей. Само покаяние понималось в первое тысячелетие как практическое дело, когда кающийся христианин добровольно или же по епитимии совершал дополнительные посты, земные поклоны, милостыни либо паломничество к святым местам. Иные же, как, например, преп. Мария Египетская, полностью меняли свою жизнь и уходили в пустынные места, чтобы там бороться со страстями и просить Господа о прощении своих грехов.

В XI-XII веках в западном христианстве, в котором постепенно накапливались искажения вероучения, произошел поворот в понимании покаяния. Из покаяния как процесса, который захватывал всю жизнь человека, была взята отдельная часть – сокрушение о грехах, – и было решено считать, что это сожаление о грехах во время исповеди и есть полноценное и настоящее раскаяние, которое ведет к прощению грехов. Чем сильнее сожаление – тем лучше покаяние. То есть покаяние было лишено внешних трудов и превращено в эмоцию, которую нужно было возгонять картинами и рассказами о смерти, адских мучениях, отвратительном виде нечистых духов и т.д. Странствующие проповедники ходили по западным деревням и живописали то, что ждет тех, кто со слезами не покается, вызывая своими проповедями массовые истерики и психозы, которыми славится европейское Средневековье. Христианская жизнь свелась к тому, что верующий должен был постоянно гнушаться собою, унижать себя, выискивать в своих делах и словах мельчайшие намеки на грех и, найдя, быстрее бежать на исповедь, – вместо того, чтобы смириться со своей немощностью и исполнять по силам волю Божию. Вместо мужественного воина Христова появился постоянно копающийся в своей душе, малодушный и во всем сомневающийся обыватель. Постоянное психологическое давление и привычка к сомнению привело к тому, что люди стали искать выход из-под этого гнета – сначала в появлении протестантизма, а затем и вовсе в атеизме, где неуверенность, сомнения и безнадежность достигли своей высшей точки.

Когда с конца XVII века элементы западной религиозности стали проникать в русское общество, то они повлияли и на понимание покаяния. С одной стороны, образованные слои увлеклись западными вероучениями, а также масонством и мистицизмом, которые провозглашали приоритет «внутренней жизни» и высмеивали внешние традиции Православной Церкви. С другой стороны – изуверские секты заставляли своих приверженцев вести двойную жизнь, исполнять государственные и церковные требования, которые в душе презирали. Общим в этих крайностях было то, что провозглашаемый приоритет внутреннего, происходящего втайне в душе человека перед внешними поступками оправдывал нехристианскую жизнь, наполненную любовью к изнеженности и роскоши одним и безумными радениями других. Образно говоря, душа поссорилась с телом и прогнала его из храма, говоря: «я достойна служить Богу, а ты нет, поэтому ни тебе постов, ни тебе поклонов, ни тебе скромности и целомудрия; я буду каяться, а ты делай, что хочешь».

Западный дух не мог полностью завоевать русское общество, но породил в нем постоянный внутренний конфликт, постоянное недовольство внешними требованиями и условиями, даже имеющими Божественное происхождение. В качестве примера можно привести два, на первый взгляд, безобидных примера. Первый из них связан с тем, что для некоторых прихожан храм – это место, куда они приходят поговорить и посидеть. Не потому, что они устали и не могут поговорить в другом месте, но потому, что раз они хотят так сделать, значит, они имеют право не обращать внимание на святость храма и те моменты богослужений, которые в нем совершаются. Второй пример связан с тем, что многие церковные женщины покрывают голову только в храме (да и это некоторые уже считают «пережитком»), а выходя из дома и будучи на работе или иных общественных местах, остаются с непокрытыми головам, оправдывая себя тем, что это неудобно, болит голова, или не желая выделяться из общего фона, либо же вообще вслед за горе-«богословами» считают, что это не нужно делать. Однако повеление покрывать голову – это прямое требование апостола Павла, который напоминал сомневающимся, что то, что он пишет – это заповеди Господи (1 Кор. 13:37). Если мы изнежены настолько, что ради физического комфорта и человекоугодия не можем исполнить малейшую заповедь, то что тогда можно сказать о нашей стойкости в вере? Тело – это опора для души, и если в нашем теле нет мужества и верности, то откуда взяться им в душе? А без такой опоры мы остаемся открыты всем ветрам и стихиям этого мира, и уже не думаем о загробных мучениях, потому что наша земная жизнь уже мало чем отличается от адских мук. Выход же из этих мук, нескончаемого стресса и раздражения один – это возвращение к святоотеческому учению о целостности нашей духовно-материальной природы, примирение со своей телесной частью, которая также призвана служить и восхвалять Господа. Тогда, примирившись с собой, вернув себе единство, став способны к мужеству, мы сможем стяжать и дух мирен, о котором учит нас преподобный Серафим Саровский.

Иеромонах Киприан, клирик храма Воскресения Христова при Архиерейском доме г. Пензы

--
Сокращенная ссылка: https://eparkhiya.ru/?p=112705